Слово «мантра» в последние годы стало стараниями журналистов настолько расхожим, что оно теперь знакомо отнюдь не только тем, кто интересуется индийской культурой. Такая избыточно широкая известность непременно оборачивается искажениями и вульгаризацией, чего, к примеру, не избежали столь почтенные и строгие в индийских духовно-интеллектуальных традициях термины, как «карма» и «нирвана». Первая превратилась, в сущности, в «судьбу», хотя для традиционно образованного индийца это понятие, напротив, связано с преодолением фатализма: если, как принято было считать, «от судьбы не уйдешь», то со своей кармой, напротив, вполне можно иметь дело, в частности, препятствовать созреванию дурной кармы. На этот предмет в разных учениях предлагается целый набор средств. А слово «нирвана» для нашего полуобразованного соотечественника ассоциируется, скорее всего, с какою-то блаженной пассивностью, если не сказать кайфом. Тогда как изначально в Индии имелось в виду нечто существенно иное, а именно такое положение дел, достигнутое для себя буддийским йогом путем целенаправленных усилий, когда любые его неприятности преодолены и не смогут более никогда возникнуть. Сходным образом и «мантра» в журналистском стиле – это нечто вроде повторяемого заклинания, направленного на кого-то словесного внушения. Спору нет, при достаточной вульгаризации отношения к мантре подобное ложное понимание ее сути встретить можно, но, как принято говорить, дьявол в деталях: оно очень далеко от подлинности. Давайте рассмотрим, что же такое представляет собой мантра. В индийской учёности, главнейшей языковой средой которой был до новейшего времени санскрит, принято объяснять новое понятие с раскрытия устройства и смысла слова, которым это понятие выражается. Итак, со строгой точки зрения индийского языкознания mantra – существительное от санскритского глагольного корня man, означающего «иметь мнение, полагать», а стало быть, «пользоваться умом», – посредством суффикса -tra, означающего орудие действия. В русском языке этому суффиксу соответствует -ло в таких словах, как «кормило» – «то, чем управляют на корме, т. е. руль корабля»; «орало» – то, чем орают, пашут, то есть соха или плуг», «мыло» – «то, чем моются» и т. д. Значит, мантра – это некоторое орудие пользования своим умом. От этого же корня man в санскрите также произведено, с помощью суффикса -as, трудно переводимое слово manas. Индологи обычно передают его не то как «ум», не то как «рассудок», что весьма неточно. Означает же оно «переключатель внимания, в результате работы которого внимание обнаруживает что-то конкретное, и тут же имеет место самый первый акт ума, осмысляющий то, что попало в фокус внимания». Включив в трактовку слова mantra этот оттенок значения, мы получим теперь такое обогащённое толкование: это «орудие ума, направленно способствующее изменению горизонта и фокуса внимания». Добавим к этому далее традиционное, не лингвистическое, а уже чисто педагогическое пояснение: mantra – это средство, которое спасает (trā) ум-внимание (man), т. е. избавляет от опасностей (в санскрите есть, в самом деле, глагольный корень trā с названным значением, но он лишь случайно сходен по звучанию с суффиксом -tra). Вот что такое mantra в самом общем смысле. В нем впрочем, осталось за скобками то, что было для индийцев настолько само собою разумеющимся, что даже не замечалось: это средство управления умом-вниманием по своей природе речевое, это некоторая последовательность членораздельных звуков. Нам, в отличие от традиционных индийцев, очень глубоко укоренённых в речевой стихии, такое уточнение не будет лишним, поскольку мы вполне можем себе вообразить своего рода зрительную мантру, т. е. какой-то несложный или привычный визуальный образ, помогающий сосредоточить и перенаправить внимание. Такой аспект в самом деле позже появился в индийских йогических методах в применении многих мантр, но изначально он не предполагался.

 

Теперь скажем о мантре как тексте – речевом образовании. В самом раннем употреблении термина мантра, известном в индийских традициях, под ним подразумевается не что иное, как гимны Ригведы или, чаще, отдельные строки из них. Ригведа – древнейший текст всей индийской культуры, сборник из более чем тысячи гимнов, авторы которых, как считается, –  т. н. риши (санскр. ṛṣi). В традиционном понимании это избранные люди древности, своим духовным оком причастные огромной духовной проницательности и могуществу, которые, во-первых, узрели нечто совершенно не повседневное, божественное (метафорически пользуясь понятием ближневосточной культуры, мы могли бы обозначить это как событие откровения), а во-вторых, обладали поэтическим вдохновением и смогли выразить свое ви́дение в гимне (см. о них также с позиции академической отечественной индологии замечательную книгу Т. Я. Елизаренковой «Язык и стиль ведийских риши». М. 1993). Так что уже здесь мы видим, что происхождение текстов, именуемых мантрами, связано с носителями особых, более чем человеческих способностей. Гимны Ригведы изначально предназначаются исключительно для применения в ритуале – рецитации. Помимо ритуала, их дозволительно исполнять (петь, скандировать) только в ситуации обучения. Ритуал же направлен на контакт с необыденным и требует от участника осознанного управления всеми главными аспектами своего человеческого бытия: в каждый его момент иметь в виду (man), то есть думать или воображать что-то предписанное; произносить и слышать не что иное, как ведийскую мантру (гимн); наконец, контролировать свои телодвижения и позу. Благодаря такому контролю своей активности, который по замыслу близок к тотальному, участник ритуала вырывается из обыденности и имеет шанс приобщиться к опыту, родоначальником которого был древний риши, хотя у рядового брахмана-участника ритуала, пусть ответственного и собранного, не ожидается наличие таких способностей духовного видения, как у риши. Ведийская мантра является смысловым центром ритуала и средством передачи особого опыта и состояния. Если в достаточной мере знать ведийский язык, предшественник санскрита, и начать рецитировать гимны Ригведы вслух, не как филолог-исследователь, а просто так, но с непременным сохранением уважения к традиции, то нетрудно заметить их сильное воздействие на себя: состояние заметно меняется, ощущается некий трепет. Это лишь отчасти можно приписать тому бесспорному факту, что ведийские гимны великолепны как поэзия. Впрочем, стоит напомнить, что высокая поэзия во многих человеческих культурах считается родственной волшебству, и что в самой Индии риши считаются самыми первыми, изначальными поэтами.

 

Эти черты мантр тоже неизменно сохранялись на протяжении всей истории индийских духовных традиций, вовсе не ограничиваясь ведийским ритуалом.

 

В послеведийскую эпоху, когда стали развиваться и распространяться новые традиции, не обязательно связанные с жреческим сословием брахманов, например, направления и линии духовной передачи шиваизма, вишнуизма, шактизма, тантрические формы буддизма, слово мантра остаётся в употреблении, как и названные выше главные характерные особенности текстов, так обозначаемых. Однако наблюдаются и новшества как в устройстве, так и в применении. Прежде всего, отметим, что почти все послеведийские мантры – либо явно тантрические, либо восходят к какой-то тантрической традиции, даже если ситуация их применения с ходом времени упростилась и перестала непременно предполагать тантрический ритуал. Единственное значимое исключение –  мантры не чисто духовного, а прикладного и магического характера, например, есть немало таких от определённых болезней или чтобы прогонять змей, мышей и т. п. Собственно, это индийские заклинания или заговоры, исторически первый сборник которых тоже считается ведой (это Атхарваведа). Как правило, мантры теперь становятся гораздо кратче, количество слогов в них не превышает полутора-двух десятков слогов, а обычно и того меньше. Сравните главную шиваитскую мантру om namaḥ śivāya или знаменитую буддийскую мантру Авалокитешвары, бодхисатвы сострадания, om maṇi padme hūṃ. Стосложная буддийская мантра Ваджрасаттвы остаётся исключением, но и она при привычно быстром произнесении укладывается в 9 секунд. Краткость текста мантры компенсируется требованием многократно её твердить, но при этом почти никогда не петь и не рецитировать в голос, как было в ведийском ритуале, а быстро-быстро повторять вполголоса, шёпотом или вообще про себя. На санскрите это называется japa. Нелишне будет сделать из этой рекомендации правильный вывод: нередко встречающееся пение мантр, записи которого нетрудно найти в интернете, –  это вторичное, упрощённое, если угодно, экзотерическое их применение. Встречается указание, что для того, чтобы мантра стала производить своё воздействие, требуется произнести её по порядку величины столько сот тысяч раз, сколько в ней слогов. Хотя можно и внести поправку: указание рассчитано на начинающих, на тех, кто не натренировал концентрацию, неотрывность внимания. Для опытного же йога будет достаточно гораздо меньшего числа повторов. То, что мантра стала действовать, что она «работает», человек непременно ощущает, нередко в том числе чисто физически, хотя эти ощущения чрезвычайно трудно описать словами. То есть надо иметь в виду, что мантры в этом своём воздействии приводят в чему-то, в принципе сравнимому, скажем, с ощущениями , которые бывают у мастеров цигун и т. п. Это никак не результат экзальтированного воображения.

 

Мантра должна быть передана ученику от учителя (гуру), без этого, как традиционно считается, твержение её останется безрезультатным. Здесь мы, опять же, можем сделать оговорку: в области духовной практики с мантрами, как и во многих других сферах человеческого существования и культуры (музыке, например), встречаются исключительно одарённые люди, и им закон не писан. Но предполагать в себе тантрические способности, по уровню сравнимые с музыкальным гением Баха или Моцарта, будет самонадеянно. Так что пусть желающий вступить на духовный путь, на котором применяются мантры, встретится с гуру и должным образом получит мантру, так сказать, лицензию на её применение. В связи с этой необходимостью получить, как к теперь стали выражаться, «передачу» мантры, довольно распространены как естественное недоумение, так и склонность к мистической трактовке, ничего по сути не проясняющей. Но особо таинственного в данном требовании и ситуации передачи нет. Её несложно понять по следующей аналогии. Когда маленький ребёнок осваивает родной язык, иными словами, входит в человеческое ви́дение, он находится в среде старших, взрослых, уже привычно пребывающих в этой смысловой среде. У ребёнка регулярно возникают вопросы, какие-то предметы приковывают к себе его внимание, и он обращается за разъяснением, положим, к маме, бабушке или папе. В своём ответе взрослый обычно использует утрированно выразительные звуковые средства: интонацию, понижение или повышение тона, управление тембром и пр. Этим передаётся ценностный аспект того, что заинтересовало ребёнка. Ведь понятно, что нечто чисто информативное, ценностно совершенно нейтральное привлекает ребёнка несравненно реже, чем взрослого. «Что это?», – спрашивает маленькая девочка, и слышит от бабушки ответ ласковым тоном: «Видишь, Машенька, какие красивые цветочки. Анютины глазки!» И в мир Машеньки входят анютины глазки как нечто красивое, приятное и привлекательное. Или Петенька порывается залезть в помойку и вытащить оттуда какую-то грязную пластмассовую штуковину: «Петенька, это нельзя трогать, это грязь, это кака!» – слышит он реакцию, высказанную предостерегающим тоном, с понижением голоса и повышением громкости на двух словах «грязь» и «кака». И так куски грязного пластика осваиваются маленьким Петей как то, чего следует избегать. Суммируем. Ситуация обучения слову предполагает: а) живой интерес ребёнка к предмету; б) обращение его к взрослому; в) желание и готовность взрослого обучить; г) педагогическую актуализацию взрослым в себе того отношения к предмету, которое им давно освоено и должно быть передано; д) произнесение ответа в соответствующем психическом состоянии и с использованием средств устной речи на родном языке; е) обращённость ребёнка к взрослому, в результате чего он заражается передаваемым состоянием и оценкой предмета.

 
В нашей взрослой жизни, когда мы осваиваем неродной язык, необходимость этих компонентов ситуации, как и нехватка их, особенно очевидны в случаях заучивания слов не нейтрального регистра, положим, высокого стиля, или напротив, грубых ругательств. Мы можем принять к сведению, что такое-то выражение на хинди – непристойное оскорбление, но мы не начнём переживать его как оскорбительное, пока не окажемся свидетелями ряда ситуаций его реального употребления и реакции адресата. А вот нейтральное слово, какая-нибудь «улица», «лестница», сразу же заочно, по текстам осваивается нами вполне адекватно.

Все названные черты ситуации передачи от взрослого к ребёнку экзистенциально и эмоционально нагруженного слова находят полное соответствие в традиционно осуществляемой передаче мантры от гуру ученикам. Что вдобавок важно, ни одна мантра не представляет собой чисто информативного текста, напротив, все они экзистенциально заряжены и все имеют общее назначение: ввести ученика, дав ему первый толчок и доступ, в иной мир, как правило, божественный (иногда магический). Ученик знает, т. е. имеет информацию, что такая-то духовная практика, которая по описанию его привлекает, включает в себя применение мантры. Он даже, что вполне возможно в нашу эпоху интернета, знает фактически, как эта мантра пишется, и может хотя бы приблизительно её произнести. Но у него нет опыта состояния ума, внимания и эмоциональной готовности, которые должны получиться в результате применения этой мантры, и именно за ними он и обращается к гуру. Если гуру имеет нужный опыт и согласен передать мантру, то он входит в состояние и осуществляет передачу. А возможный ученик, если ему удалось сохранить собранность, не отвлечься, испытывает момент духовного резонанса с гуру и тем самым получить мантру. Но только в этом случае! Сторонние люди, случайные свидетели или отвлекающиеся горе-ученики, а, на деле зеваки, не получат ничего.

​

В практиках тантрического созерцания, которые в этом отношении смоделированы по образцу древнего ведийского ритуала, однако последовательно опираются на активное воображение, на то, чтобы постепенно устранить зависимость вхождения в состояние от внешних ритуальных предметов, задействуются все три присущие человеку смысловые среды: зрительная (то, что мы видим или что воображаем с закрытыми глазами), слуховая (речь, пение) и моторно-кинестетическая (ритуальные жесты – мудры). Это и есть главный общий секрет эффективности любого тантрического ритуала: ум человека так нагружают сложными и ответственными заданиями что у него не остаётся ресурсов поддерживать себя прежнего; тут-то он и меняется в желаемую сторону. И как раз поэтому мантра в тантрических практиках занимает центральное положение. Тантрический буддизм, ваджраяна, нередко даже называется мантраяной т. е. «методом, в котором применятся мантры». Дело в том, что для грамотного человека, –  а сложные тантрические методы несомненно адресованы образованным и грамотным, - мантра имеет три аспекта, соотносящиеся с названными тремя смысловыми средами. Она произносится, то есть звучит, а её исполнение –  это активация моторного, кинестетического канала. В серьёзные инструкции по созерцанию, далее, обычно включаются указания, как зрительно воображать повторяемую мантру, каковы цвета её слогов, в каком месте тела адепта её помещать. Тем самым, сконцентрированное повторение мантры оказывается полной тантрической практикой в миниатюре.

 

С точки зрения лингвистики в мантрах используется самая глубокая, настолько, что нередко даже не замечаемая в науке, функция речи. Все знают и привыкли, что речь – это средство коммуникации, а также среда и средство мышления, и обычно именно эти функции считаются основными. Но глубже них обнаруживается  функция  управления и изменения своего состояния. Она целые эпохи поддерживалась только в поэзии и ускользала от взгляда теоретика.  Многие сразу  поймут всю её фундаментальность, если напомнить им о приёмах аутотренинга. Допустим, овладевший этим методом человек говорит себе в  расслабленном состоянии с закрытыми глазами «Моя права рука теплеет». Никакой коммуникации с рукой  не происходит, это очевидно. Нет и никакого мышления о состоянии руки. Налицо лишь применение средства, благодаря которому рука теплеет, т. е. изменение физического состояния. Или пусть читатель попробует, смотрясь в зеркало, с чувством сказать себе сначала «ну какой же я паршивец!», а потом «ну какой же я молодец» (притом, исходя из техники безопасности, именно в предложенном порядке!), обращая внимание на то, что  с ним при этом происходит. Этого простейшего опыта будет достаточно.

В принципе это же, однако в экзистенциально значимом масштабе, должно иметь место в результате твержения мантр. Шиваит, твердящий мантру śivo’ham («я – Шива»), обнаруживает в конце концов себя как Шиву. Буддист, повторяющий om maṇi padme hūṃ om , входит в состояние Авалокитешвары . и через него начинает литься всеобъемлющее сострадание.

 

И в заключение:  чем более редуцирована языковая форма мантры, тем более  фундаментально её воздействие. Наиболее глубокий слов представлен т. н. семенными (санскр. bīja ) мантрами, которые сводятся к слогу, помещаемому в воображении в определённом месте тела и там звучащему. 

​

​

Опубликовано при поддержке Мегагранта Минобрнауки (VIII очередь) № 075-15-2021-603.

​

(С) Индуизм сегодня № 3.2021